10.11.22г. очередное заседание городского методического объединения учителей ОРКСЭ было посвящено теме «Идеал как необходимое условие воспитания. Интерактивные технологии на уроке ОРКСЭ». С докладом «Идеал как этическая категория» выступил д.фил.н., профессор ПГНИУ О.И. Сыромятников. Уважаемый учёный является и председателем РО общества Ф.Достоевского. На заседании ему была вручена медаль Ф.Достоевского Министерства культуры РФ, прибывшая из г.Москвы. Поздравляем Олега Ивановича с престижной наградой и желаем ему славно потрудится на службе Отечеству, крепкого здравия, мужества, твердости, терпения, успехов в боевом труде, мира, добра и веры!

См. фотоальбом

С темой «Идеальные образы русского народа» выступила Е.Г. Маринина, зам.рук. Отд. обр. Пермской епархии.
09.11.22г. За №809 Президент РФ В. Путин подписал Указ «Об утверждении Основ государственной политики по сохранению и укреплению традиционных российских духовно-нравственных ценностей».
Теперь ясно обозначено, что традиционные ценности — это нравственные ориентиры, формирующие мировоззрение граждан России, передаваемые от поколения к поколению. Благодаря такому Указу теперь можно вспомнить и говорить о служении Отечеству, высоких нравственных идеалах. В Указе сказано, что особая роль в становлении и укреплении традиционных ценностей принадлежит православию.
Л.Н. Толстой отмечал, что «Идеал — это путеводная звезда. Без неё нет твёрдого направления, а нет направления — нет жизни». К.Д. Ушинский высказался в своих трудах, что «Цели воспитания не должны зависеть от времени, они должны быть вечными и обращены к глубинной сути человека».
Заседание проходило накануне даты рождения Ф. Достоевского. Поэтому сегодняшний выпуск мы посвящаем человеку, ставшему для всего мира "главным русским писателем" и выразителем "загадочной русской души". Он пророчески выразил общечеловеческие прозрения, которые сегодня утверждены Основами государственной политики по сохранению и укреплению традиционных российских духовно-нравственных ценностей.
В Москве есть музей-квартира - в доме, где родился будущий классик, сын простого штаб-лекаря. На бывшей неуютной Божедомке, приюте убогих и несчастных, униженных и оскорбленных, во флигеле Мариинской больницы, Федор Михайлович вырос и прожил 16 лет. Это место во многом определило его гений. Отсюда он уехал в Петербург. Большая жизнь, и каторга, и искушения, и страсти, и гениальный путь в литературе, путь общечеловеческих прозрений - все только впереди. А здесь - истоки.
Федор Михайлович оставил множество загадок и пророчеств. Сколько бы о нем ни спорили, а что ни написал - сбылось, сбывается. Может, еще сбудется...
Россия - и весь мир - 11 ноября празднуют день рождения Федора Достоевского. Многим писатель казался и кажется мрачным - и в школе он часто кажется мучительным, как нескончаемый невроз. Конечно, нелегко: душа обязана трудиться. А если нет привычки? Прислушаться, вчитаться, вдуматься.

Осенним днём 1821 года, в Москве родился человек, ставший для всего мира "главным русским писателем" и выразителем "загадочной русской души". Ему посвящены сотни тысяч исследований на разных языках, стоят памятники в десятках городов. Многое из предсказанного Достоевским в книгах сбылось в действительности, а герои его романов продолжают ходить между нами. Открытые им бездны человеческой души до сих пор пугают многих, а философские максимы и нравственные идеалы вызывают не только горячую любовь, но и жгучую ненависть. Но усвоили ли мы уроки Достоевского?
Фёдор Михайлович, несомненно, явил своим творчеством и самой своей жизнью феномен "пророчества" и христианского "апостольства" через художественное слово. И слово это было особым – как бы выходящим за пределы собственно литературы. Недаром его не любили "чистые стилисты" – Бунин и Набоков. Последний сравнивал творчество Достоевского со свечой, зажжённой днём в комнате, наглухо занавешенной от дневного света.
Но внутренний свет автора "Братьев Карамазовых" был в своём роде сильнее солнечного. Ибо Солнцем был для него Христос. "Если бы как-нибудь оказалось... что истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины". Соответственно, и тьма, которую писатель открыл в людях, включая себя самого, была пугающа. Он бестрепетно, с предельной честностью исследовал, как уживаются в душе человека "идеал содомский" с "идеалом Мадонны". И если это в каком-то смысле была исповедь, то вела она в итоге к христианской проповеди. Которая доходила и до неверующих. Достоевский уточнял:
Меня зовут психологом. Неправда. Я лишь реалист в высшем смысле, – то есть изображаю все глубины души человеческой.

Не метафизик зла и не гуманист

Глубиной проникновения в потаённые закоулки души, в метафизику зла он оказался близок "отцу абсурда" Кафке и даже сумасшедшему богоборцу Ницше. Критик-народник Николай Михайловский за это же назвал его "жестоким талантом", а Максим Горький обругал "нашим злым гением". Философ-публицист Василий Розанов (ему Царьград тоже посвятил большую статью) в "Опавших листьях" выдал совсем уж несправедливую характеристику:
Достоевский, как пьяная нервная баба, вцепился в "сволочь" на Руси и стал пророком её.
Нет, не "пророком сволочи" и тем более не апологетом "относительности" добра и зла был писатель, а тем, кто спускался в мрачные подземелья, проходил сквозь густой болотный туман с фонарём духовного света. "Я не хочу и не могу верить, чтобы зло было нормальным состоянием людей", – говорил он устами своего героя во "Сне смешного человека".
А в "Дневнике писателя" сформулировал:
Без высшей идеи не может существовать ни человек, ни нация. А высшая идея на земле лишь одна и именно – идея о бессмертии души человеческой, ибо все остальные "высшие" идеи жизни... лишь из одной её вытекают.

Как никто другой Достоевский доказал эту истину "от обратного". Если нет бессмертия души, то получайте раскольниковское предницшеанство: "Тварь ли я дрожащая или право имею?". Или тотальный эгоизм "подпольного человека": "Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить". А как итог – болезненная интеллектуальная загвоздка Ивана Карамазова: "Если Бога нет, то всё дозволено".
Русского гения часто норовят назвать "гуманистом", но он никогда не был таковым, если брать точное значение этого слова: "Отсутствие Бога нельзя заменить любовью к человечеству, потому что человек тотчас спросит: для чего мне любить человечество?" Воистину пророчески – и по отношению к страшным урокам ХХ века, и к нынешнему расчеловечению – звучит вывод писателя:
Гуманность есть только привычка, плод цивилизации. Она может совершенно исчезнуть.

Кого корёжит автор "Бесов"?

С жуткой прозорливостью разгаданные Достоевским бесы в человеческом облике Петеньки Верховенского – это ведь не только про "русскую революцию". Это прямо про сегодняшнюю реальность:
Но одно или два поколения разврата теперь необходимо; разврата неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь, – вот чего надо!
Мышь, которую "жидок Лямшин" (маленький почтамтский чиновник из "Бесов") засунул за киот иконы, – разве это не то же самое, что кощунственная выставка Марата Гельмана "Осторожно, религия!" и многие другие подобные?
Болезненная ненависть к Православию, к русскому народу – явный признак "бесов" во плоти – и во времена писателя, и ныне. Поэтому и корёжит их творчество Фёдора Михайловича во все эпохи. Известны отзывы Ульянова-Ленина о произведениях Достоевского: "морализирующая блевотина", "реакционная гадость", от которой "тошнит". Через десятилетия "революционную перекличку" подхватывает Анатолий Чубайс:
Я испытываю почти физическую ненависть к этому человеку. Он, безусловно, гений, но его представление о русских как об избранном, святом народе, его культ страдания и тот ложный выбор, который он предлагает, вызывают у меня желание разорвать его на куски.
Чубайс и Ленин откровенны. Как и Дмитрий Быков, называющий Достоевского "началом русского фашизма" и "главной бедой человечества в XIX веке". Другие не могут себе этого позволить: как же признанный гений – не комильфо. Но при этом всё равно втайне ненавидят, морщатся, хотя бы за такие его высказывания: "Наш русский либерал прежде всего лакей и только и смотрит, как бы кому-нибудь сапоги вычистить".

Всечеловек, а не общечеловек

Некоторые до сих пор тщатся подредактировать, отделить художника Достоевского от его "заблуждений". Так, ещё с советских времён либеральные литературоведы пытались противопоставить публицистику и художественные произведения писателя, его ранние и поздние вещи, и всё это вместе – "великодержавному шовинизму", дружбе с "этим ужасным Победоносцевым". На самом деле Достоевский был целен. "Дневник писателя" – это продолжение его романов – и наоборот. А "Бедные люди", восхитившие Некрасова, аукаются с "Преступлением и наказанием" на новой высоте.
Творчество Достоевского – перевёрнутое и гиперболизированное отражение жизни самого писателя. Он близко видел в больнице у отца на Божедомке жизнь и смерть отверженных бедняков, встречал в Инженерном училище – Раскольниковых; в трущобах Петербурга – Сонечек Мармеладовых, а в кружке Петрашевского – Шатовых и Кирилловых.
Он – стоявший на Семёновском плацу с мешком на голове в ожидании расстрела, а потом четыре года гремевший кандалами на каторге; похоронивший первую жену и двух детей, всю жизнь нуждавшийся – в отличие от большинства писателей-современников мог сказать, что узнал русскую жизнь и русский народ из самых глубин. И имел полное право сказать о нём:
Особенность её (русской народности): бессознательная и чрезвычайная стойкость в своей идее, сильный и чуткий отпор всему, что ей противоречит, и вековечная, благодатная, ничем не смущаемая вера в справедливость и правду.
Тяжёлые жизненные испытания вернули ему православную веру во всей своей глубине – с народным состраданием к людям и любовью ко Христу, с пониманием спасительности для России уваровской формулы "Православие. Самодержавие. Народность", а с другой стороны – смертельной опасности либеральной фронды и революционного нигилизма.
Но Достоевский не стал бы всемирным гением, если бы, будучи глубоко русским человеком, не вывел бы своей главной идеи – всечеловека. Она особенно ярко прозвучала в знаменитой "пушкинской речи" писателя, вызвавшей экстатический восторг слушателей самых разных убеждений:
Стать настоящим русским, стать вполне русским может быть и значит только… стать братом всех людей, всечеловеком если хотите.
В этом выходе за рамки узкого национализма писатель исповедовал и проповедовал то, что Истина едина, и она объединит Восток и Запад в Любви Христовой. А для служения ей можно и нужно жертвовать национальным эгоизмом, потому что Россия и русские предизбраны Богом для такого подвига – как мессианский народ.
"Всечеловека" Достоевского некоторые начали позже лукаво смешивать с космополитом без корней, но сам писатель именовал последних "общечеловеками", противопоставляя эти понятия. В одной из самых глубоких книг о русском гении "Достоевский о России и славянстве" (1940) канонизированный Сербской Православной Церковью Преподобный Иустин (Попович) написал: "Достоевский – пророк, ибо он всечеловек". А также... философ, мученик и наконец – "апостол, ибо всечеловек".

Великий Инквизитор в царстве ковида

Пройдя в юности через искушение социализмом, Фёдор Михайлович навсегда отверг любые прожекты устроения социума "по плану", любые социальные "матрицы". Сначала – братья во Христе, а потом уже "братство", отвечал он на известные лозунги современников. Так, Николай Бердяев определил удивительно точно:
Достоевский наносит удар за ударом всем теориям и утопиям человеческого благополучия, земного блаженства, окончательного устроения и гармонии.
При этом Фёдор Михайлович остро чувствовал, что большая часть человечества скоро отвергнет и уже, начиная с Запада, почти отвергло – как бремя, так и свободу Христа, преклонившись перед материальными благами. "Ничего и никогда не было для человека и человеческого общества невыносимее свободы", – говорит Великий Инквизитор.
Этот гениально выведенный писателем в "Братьях Карамазовых" образ-символ не только и не столько католической подмены христианства, сколько грядущей глобальной и тоталитарной антиутопии, в которую мы сегодня вползаем.

Генетический код русской нации

Сам Достоевский, с тревогой вглядываясь в грядущее, всё же верил в конечную победу Света, Любви и истинной Свободы. И особую роль в этой победе над тьмой отводил православной царской России и русскому народу. Именно в этом смысле нужно понимать его "имперский" лозунг": "Константинополь рано или поздно будет наш". Или слова о том, как дороги русским "священные камни Европы", святость которых перестали понимать сами европейцы.
Абсолютно трезво, без народнического или толстовского "придыхания" глядя на соотечественников, он говорил:
Нет, судите наш народ не по тому, что он есть, а по тому, чем желал бы стать. А идеалы его сильны и святы.
Именно поэтому наш современник – прекрасный русский поэт Юрий Кублановский назвал творчество Достоевского "генетическим кодом русской нации".
Удивительно, но даже большевики не смогли замолчать нелюбимого ими Фёдора Михайловича, начав его издавать с 1930-го малыми тиражами, а с конца 1950-х – и огромными. Подсчитано, что Достоевский был издан в СССР 428 раз суммарным тиражом 34,5 млн экземпляров!
На Западе были и есть свои ненавистники Достоевского, но он остаётся самым читаемым и издаваемым русским писателем. Курт Воннегут в "Бойне номер пять" признал, что "абсолютно всё, что нужно знать о жизни, есть в книге "Братья Карамазовы". А Альберт Эйнштейн выдал и вовсе удивительное откровение о том, что Достоевский дал ему для создания теории относительности больше, чем математик Гаусс. Многие ли из наших молодых, да и не очень молодых соотечественников могут сказать нечто подобное о своём национальном гении?

Что с того?

Великих писателей у нас ныне принято вспоминать перед школьными экзаменами и по большим юбилеям. Да и то – не всех. Между тем Фёдор Михайлович Достоевский – это не из истории литературы. Это наша сегодняшняя жизнь, а также пути в будущее и предостережения от некоторых из них.
Между нами бродят во множестве Петеньки Верховенские, Лебезятниковы, Смердяковы, Федьки-каторжники. Море "двойников". Постаравшись, можно найти и Макаров Девушкиных и Дмитриев Карамазовых. Но с трудом сыщешь уже Версиловых, князей Мышкиных, Алёш Карамазовых. Наверняка они есть – просто навязанный нашему народу "мейнстрим", увы, отторгает идеалы Достоевского. Или, что хуже – профанирует их. А ведь писатель в той же "пушкинской речи" дал нам завет на все времена:
Смирись, гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость. Смирись, праздный человек, и прежде всего потрудись на родной ниве.
Если мы всего этого не хотим слышать, то что же мы тогда жалуемся и вопрошаем друг у друга в соцсетях: кто разрушил нашу жизнь? Из "достоевского далека" нам вежливо отвечает следователь Порфирий Петрович: "Вы и убили-с".

Уроки и пророчества

Вот несколько уроков и пророчеств Достоевского, замеченных умными людьми.

Благородство не деньгами измеряется.

Критик Виссарион Белинский (прочитав "Бедных людей" Достоевского):
"Если богач, ежедневно проедающий сто, двести и больше рублей, бросит нищему двадцать пять рублей, все замечают это и, в чаянии получить от него больше, умиляются душою от его великодушного поступка. Но бедняк, отдающий такому же бедняку, как и он сам, свои последние двадцать копеек медью, как отдал их Девушкин Горшкову, - такой бедняк не всех тронет и в повести, мастерски написанной, а в действительности в его поступке не захотели бы увидеть ничего, кроме смешного. Честь и слава молодому поэту, муза которого любит людей на чердаках и в подвалах и говорит о них обитателям раззолоченных палат: "Ведь это тоже люди, ваши братья!"

Мнимое счастье человечества не стоит слезинки ребенка.

Писатель Альбер Камю (посмотрев спектакль "Бесы" в театре "Антуан"):
"Именно Достоевский ввел меня в тему, запечатленную огненными литерами... Так вот в чем проблема Ивана Карамазова: он бунтует, поскольку не может вынести, чтобы дети в созданном Богом мире были несчастны. То есть, если он принимает этот сотворенный мир, он должен принять и горе, и истязания детей. Поэтому он отказывается от подобного "подарка". Ставрогин же в "Бесах" переворачивает вопрос так, что ответ на него неизбежно дискредитирует и его самого, и его поступки".

Если Бога нет, то все позволено.

Федор Достоевский (из "Дневника писателя", 1881 г.):
"Представьте себе, что нет Бога и бессмертия души... Скажите, для чего мне тогда жить хорошо, делать добро, если я умру на земле совсем? Без бессмертия-то ведь все дело в том, чтоб только достигнуть мой срок, а там хоть все гори. А если так, то почему мне и не зарезать другого, не ограбить, не обворовать, или почему мне, если уж не резать, так прямо жить на счет других, в одну свою утробу? Ведь я умру, и все умрем, ничего не будет..."

Всемирная отзывчивость - главное в русском человеке.

Философ Сергей Хоружий (из лекции "Эсхатология Достоевского"):
"По Достоевскому, русский человек наделен уникальным свойством всечеловечности - способностью полного проникновения в душу и характер любого народа и больше того, он сполна актуализует, воплощает себя самого, собственную природу, лишь когда осуществляет это проникновение, постижение всех других. И важно притом, что речь здесь не о бесстрастном познании других, но о глубоком сближении и братском единении с ними. "Стать настоящим русским ... значит стать братом всех людей, всечеловеком... Наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретенная, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей".

Главные пандемии человечества - в головах.

Федор Достоевский (третий сон Раскольникова в "Преступлении и наказании"):
"Уже выздоравливая, он припомнил свои сны, когда еще лежал в жару и бреду. Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу. Все должны были погибнуть, кроме некоторых, весьма немногих, избранных. Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей... Никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные...
Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе...". 

Родной человек

11 ноября 1821 года родился величайший русский философ и писатель Фёдор Михайлович Достоевский. Очень проникновенно и доступно о нем рассказал в 2009 году большой друг Московских суворовцев священник Александр Шумский в своей статье «Родной человек»:

Соединяет людей в Вечности…

В детстве я не любил книги, предпочитая чтению возню с мячом в одном из московских двориков. Футбольный мяч был для меня лучшим подарком, и как ни пытались родители подсовывать мне интересные книги, из этого ничего путного не получалось. Покойный отец очень сокрушался и нередко говорил маме, что обеспокоен состоянием моего умственного и душевного развития.
После окончания восьмого класса, меня, как обычно, отправили на каникулы, на дачу. Помню, как в день отъезда отец подозвал меня и, сказав: «вот тебе, сынок, подарки», протянул коробку и какую-то книгу. В коробке оказались настоящие адидасовские футбольные бутсы, а книга называлась «Преступление и наказание». Моей радости не было предела, но, разумеется, не от книги. Выдержав паузу, пока не иссяк мой восторг, отец продолжил: «Очень прошу тебя, Саша, найди время прочитать эту книгу». Я, естественно, пообещал и тут же забыл об этом.
Начались замечательные дни подмосковного мальчишеского лета — беготня до полного изнеможения, купание, рыбалка, мегалитры молока и сметаны, бабушкино ласковое ворчание. Однажды ночью, когда я долго не мог заснуть от дневного перевозбуждения и жары, мой взгляд упал на стоящие у кровати бутсы и неожиданно в памяти возникли отцовские слова: «...Саша, найди время прочитать эту книгу». Ощутив что-то вроде угрызений совести, я открыл ее и стал читать: "В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек вышел из своей каморки...".
Так началось мое путешествие в мир по имени Достоевский. Очень хорошо помню, что не мог оторваться от книги до утра, она захватила меня мгновенно и бесповоротно. Без всякого преувеличения могу сказать, что к завтраку на нашу солнечную веранду я вышел другим человеком. Нет, я не перестал играть в свой любимый футбол и ходить на рыбалку, но в сердце тихо и властно вошло какое-то совершенно новое и светлое чувство, сразу заполнившее душу. Этот внутренний переворот, это ощущение перехода в совсем другое измерение бытия и какой-то особой радости я могу сравнить только со своим обращением к Православию, которое произошло намного позже в Абхазии, в пещере, где обитал, проповедуя слово Божие один из двенадцати апостолов Христовых, Симон Кананит. Для меня эти два события имеют глубинную и таинственную связь. По преданию, будущий апостол Христов Симон Кананит был хозяином того самого дома в Кане Галилейской, где совершался брак, на котором Господь наш Иисус Христос положил начало своим чудесам, претворив воду в вино. Одна из центральных глав романа «Братья Карамазовы» называется «Кана Галилейская». В ней повествуется о внутреннем перевороте, происшедшем с Алешей Карамазовым. К этой главе мы еще вернемся.
Стоит мне воскресить в памяти облик пещеры апостола с ее полумраком и прохладной влажностью, с бумажными иконками в выступах стен и тоненькими свечками, потрескивающими в тишине, как тут же меня охватывает волна тихой радости, которую я впервые ощутил в ту памятную ночь на даче. Я говорил потом со многими людьми, любящими Достоевского, и все они свидетельствовали именно о внутреннем перевороте, происшедшем после знакомства с произведениями писателя. Давно уже замечено, что благодаря Федору Михайловичу обратились к Церкви сотни тысяч русских интеллигентов. Его можно по праву назвать апостолом интеллигенции. Думаю, что ни один светский писатель в мировой литературе не может здесь сравниться с Достоевским.
Когда-то Аполлон Григорьев сказал: «Пушкин — наше все». А мне сегодня невольно хочется произнести «Достоевский — наше все». Я, разумеется, не хочу ни в коей мере умалить значимость Пушкина. Я говорю так лишь потому, что вся мировая, и особенно русская, история проходила под знаком Достоевского, после его кончины. Иногда создается такое впечатление, что история XX века оказалась своеобразной проекцией творчества Достоевского. А что нам в этом смысле уже начал показывать XXI век? Ну как после известных сентябрьских событий в США не вспомнить Ивана Карамазова с его Великим инквизитором, тень которого видна за всеми так называемыми терактами? «Пятнадцать веков мучились мы с этой свободой, но теперь это кончено, и кончено крепко», — говорит инквизитор Иисусу Христу. В этих словах и заключается сокровенный смысл происходящих ныне событий. Как нам, глядя на нынешних отечественных либералов, стоящих в храмах с постными лицами, а потом снимающих порнофильмы, не вспомнить Петеньку Верховенского, запускающего мышь за оклад иконы. Как нам, наблюдая сегодня чудовищный упадок нравов, не вспомнить Николая Ставрогина с его извращенностью. Я не знаю, есть ли в русской или мировой литературе образы, которые сочетали бы в себе удивительную жизненность и конкретность («живую жизнь») с пророческой распростертостью в грядущее, т.е., говоря словами М.М.Бахтина, сочетали бы в себе малое и большое время одновременно.
Для меня слова Достоевский и Родина — синонимы. Федор Михайлович устами Мити Карамазова говорит, что человек слишком широк и надо бы его сузить. Конечно же, писатель имел в виду прежде всего русского человека и, разумеется, самого себя. Эта широкость получила у Федора Михайловича удивительно точное и емкое название — «живая жизнь». Живая значит все время развивающаяся, непрерывно меняющаяся, непостижимая в своей вечной новизне. Меня давно волнует вопрос, в чем же все-таки состоит главная тайна Достоевского. Я ответил бы так: главная тайна писателя - это дар постоянного, непрекращающегося обновления. Причем складывается такое впечатление, что произведения Достоевского живут сегодня какой-то своей особой таинственной жизнью, продолжая меняться и обновляться как бы независимо от нашего к ним отношения и от нашего постижения их. В Достоевском сосредоточена особая творческая сила, или энергия. И здесь речь идет не о мере таланта, пусть даже представленного в самой превосходной степени, а именно об особой силе, выходящей за пределы гениальности. Гениев много, а Достоевский один! Именно это, я полагаю, чувствовал Альберт Эйнштейн, человек совершенно другой ментальности и культуры, когда говорил, что больше всего ему в жизни и творчестве дал Ф.М.Достоевский. Этот факт, кстати, убедительно подтверждает пророчество Достоевского о том, что Россия еще скажет свое последнее слово остальному миру. Как можно унывать, памятуя об этом!
В Достоевском и его творчестве поражает сочетание самых, казалось бы, несоединимых вещей. Парадоксальность — неотъемлемая черта как самого писателя, так и его героев. Например, ясность и тайна. В сочетании этих свойств Достоевский подобен самой России, самому русскому народу. Евклидов ум не приемлет такого сочетания — у него либо ясность, либо тайна. Для западного евклидова ума здесь заключена ужасная головоломка. Ведь вроде бы с нами все ясно — простодушные и открытые во всем — в хорошем и в дурном, в благочестии и в пороке. Казалось бы, приходи и бери голыми руками этого безобразного скифа, но почему-то каждый раз происходит то, что читаем у А.Блока в «Скифах»:
...хрустнет ваш скелет в тяжелых, нежных наших лапах…
Кстати, эти блоковские строки без Достоевского были бы невозможны. Здесь мы видим парадоксальное сочетание нежности и запредельной мощи. Не случайно в годы Великой Отечественной войны самым распространенным был плакат «Родина-мать зовет!» Вспомните лик этой матери, и вы поймете, почему Россия непобедима.
Говоря о тайне и ясности России и Достоевского, еще раз задумываешься: что же все-таки отличает нас от остального мира, и не только от Запада, но и Востока? Почему русский человек не может жить нигде, кроме России? Вспомним, что говорил Митя Карамазов в момент обсуждения с Алешей плана побега в Америку: «А я-то разве вынесу тамошних смердов, хоть они, может быть, все до одного лучше меня? Ненавижу я эту Америку уж теперь! ...не мои они люди, не моей души! Россию люблю, Алексей, русского Бога люблю, хоть я сам и подлец! Да я там издохну!» — воскликнул он вдруг, засверкав глазами. Голос его задрожал от слез». Не может русский человек жить и на Востоке, который вроде бы нам ближе. Почему же так? Запад — это панцырная закрытость, которая отталкивает и оскорбляет, оставляя в сердце горький осадок. Восток — это обволакивающий туман, который страшит и парализует. Попав в него, не знаешь, в какую сторону податься, ибо понятие стороны там вообще исчезает, а очертания реальных предметов искажаются до неузнаваемости.
Россия — это тайна, которая притягивает, просветляет сердце и радует душу. Помните, как у Н.Рубцова — «тихая моя Родина...». Кстати, наиболее чуткие иностранцы, которые хотя бы раз прикоснулись к этой тихой тайне, уже не могут без нее жить. Это хорошо известно. Так что в тихом таинственном и одновременно предельно ясном слове России нуждаются сегодня все, и обреченно бредущие в тумане, и уставшие от стальных рыцарских доспехов. Да и сами мы нуждаемся сегодня в этом слове. Недаром же князь Мышкин говорил: «...откройте русскому человеку русский Свет». Это не может не вселять в нас надежду, что мы станем свидетелями самой удивительной перемены в истории человечества, когда «волк будет жить вместе с ягненком... и теленок, и молодой лев, и волк будут вместе, и малое дитя будет водить их, ...и перекуют мечи свои на орала, и копья свои на серпы...» (Пророк Исайя). Но в чем же сокровенный смысл этого последнего русского слова, которым будут пленены народы мира? Об этом нам говорит старец Зосима из «Братьев Карамазовых»: «Но спасет Бог людей своих, ибо велика Россия смирением своим. Мечтаю видеть и как бы уже вижу ясно наше грядущее: ибо будет так, что даже самый развращенный богач наш кончит тем, что устыдится богатства своего пред бедным, а бедный, видя смирение сие, поймет и уступит ему с радостью, и лаской ответит на благолепный стыд его. Верьте, что кончится сим: на то идет».
Ты не веришь этому, дорогой читатель? Говоришь — ну это же абсурд! И ты совершенно прав! Но верить надо, и потому именно, что абсурдно! Недаром же сам Достоевский называл свое творчество «фантастическим реализмом». Видите, опять получается парадокс, с одной стороны — фантастический, а с другой — реализм.
Теперь вернемся к главе «Кана Галилейская». Здесь с Алешей Карамазовым происходит тот самый загадочный переворот, о котором говорилось выше. Вот как он выглядит в романе: «Алеша стоял, смотрел и вдруг как подкошенный повергся на землю. Он не знал, для чего обнимал ее, он не отдавал себе отчета, почему ему так неудержимо хотелось целовать ее, целовать всю, но он целовал ее, плача, рыдая и обливая своими слезами, и иступленно клялся любить ее, любить во веки веков... Пал он на землю слабым юношей, а встал твердым на всю жизнь бойцом...».
Это место в романе одно из самых загадочных. Некоторые православные авторы склонны усматривать здесь художественное отражение хилиастических идей. Но мне здесь видится совсем другое. Нельзя забывать о том, что этому целованию земли предшествовал разговор Алеши с Иваном, описанный в главах «Бунт» и «Великий инквизитор». Там брат Иван по существу проводит Алешу через страшное бесовское искушение, когда говорит о слезинке ребенка и открыто отрекается от Бога. Алексей был потрясен, почти уничтожен и, казалось бы, уже ничто не могло ему помочь. Но затем он оказывается в келье старца Зосимы, у его гроба, слышит строки из Евангелия о чуде, совершенном Господом в Кане Галилейской, и вспоминает слова почившего старца: «Кто любит людей, тот и радость их любит». «Это повторял покойник поминутно, это одна из главнейших мыслей его была... Все, что истинно и прекрасно, всегда полно всепрощения — это опять-таки он говорил».
Вот именно в этот самый момент начинается исцеление Алеши от смертоносного яда черной ненависти к Богу и людям, который влил в него несчастный Иван. И алешино целование и обливание слезами земли — это великая победа любви над ненавистью, красоты над уродством, Бога над дьяволом в сердце человека. Иван с Великим инквизитором проклинают землю, а Алеша с Каной Галилейской благословляют ее. В этом, на мой взгляд, заключена стержневая идея не только романа «Братья Карамазовы», но и всего творчества писателя. Я не знаю в мировой художественной литературе более высокого взлета православного самосознания. И здесь невольно вспоминается другой роман Достоевского «Идиот», где говорится о красоте, спасающей мир.
Особая тема в творчестве Достоевского — это дети. Поражает знание Федором Михайловичем детской души. Всем педагогам рекомендовал бы читать и перечитывать те места в произведениях писателя, где говорится о детях. В своем «Дневнике» Достоевский приводит такой трогательный рассказ. Однажды он сидел в сквере на скамейке, а рядом чей-то малыш лепил кулич из песка. И в тот момент, когда мальчик отошел, или отвернулся, Достоевский случайно задел ногой его кулич, и тот рассыпался. Увидев это, ребенок заплакал. Но Достоевский изумительно, с педагогической точки зрения, вышел из ситуации: он сказал, что съел кулич и что тот оказался очень вкусным. Слезы у малыша тут же сменились улыбкой. Замечателен рассказ из «Дневника» «Мальчик у Христа на елке». Там бедный мальчонка на святках заглядывает в окно богатого дома и видит, как барчуки играют в теплой уютной зале около елки. Ему так захотелось попасть туда, но кто же его пустит! Он засыпает на морозе, душа его отлетает и оказывается на елке у самого Господа. Отношение Достоевского к детям было абсолютным, и когда его однажды спросили, какое преступление он считает самым страшным, писатель ответил: «Изнасиловать ребенка». (Содрогнитесь, растлители! Эти слова будут жечь вас на Страшном Суде!). Знаменательно, что роман «Братья Карамазовы» заканчивается проникновенным разговором Алеши с детьми, состоявшимся сразу после похорон Илюшечки. Вот его фрагмент:
«Карамазов! — крикнул Коля, — неужели и взаправду религия говорит, что мы все встанем из мертвых, и оживем, и увидим опять друг друга и всех, и Илюшечку?
— Непременно восстанем, непременно увидим и весело, и радостно расскажем друг другу все, что было, — полусмеясь, полу в восторге ответил Алеша.
— Ах, как это будет хорошо! — вырвалось у Коли».
Одна из интереснейших тем творчества Достоевского — женщина. Здесь у нас нет возможности рассмотреть ее подробно. Поэтому скажу лишь об одном из женских образов писателя, тем более, что он, на мой взгляд, качественно отличается от других его женских персонажей. Речь пойдет, как уже догадывается читатель, о Соне Мармеладовой. В статье «Город или деревня?» («Десятина», N 7 за этот год) я уже говорил о ней. Прочитав это место, один из московских священников с иронией сказал примерно следующее: ну вот, Шумский договорился до утверждения, что нас спасут проститутки. Не знаю, что в действительности имел в виду уважаемый батюшка, но только мне представляется очевидным, что спасут нас, т.е. Россию, люди, способные на самую высокую жертву, способные отдать самое дорогое что у них есть. Соня жертвует своим девством; и жертвует ради спасения детей, которые ей по крови и родными-то не были. Разве это не подвиг?! А как Соня относится к своему отцу-пьянице. Вот слова самого Мармеладова: «Тридцать копеек вынесла своими руками, последние, все, что было, сам видел... Ничего не сказала, только молча на меня поглядела... Так не на земле, а там... о людях тоскуют, плачут и не укоряют! А это больней-с, больней-с, когда не укоряют!..». Вот бы нам, с виду правильным, хоть крупицу такой спасающей любви! Совершенно ясно, что если бы для спасения семьи необходимо было отдать жизнь, Соня, не задумываясь, пошла бы и на это. Что же получается? Что автор статьи не только проституцию, но и самоубийство оправдывает? Конечно нет! Но, дорогой читатель, в «живой жизни» бывают ситуации, которые не укладываются ни в какие схемы, ни в какие привычные представления. Я понимаю, что из исключительных случаев нельзя делать норму и правило, но ведь нельзя и не замечать, что они существуют, иначе мы рискуем превратиться в нечто похожее либо на моджахедов, либо на законников. Упаси Господи нас от такой судьбы! Я убежден, что очень опасно впасть в своего рода православное законничество. В этой связи показателен эпилог романа: «В начале каторги он (Раскольников. — А.Ш.) думал, что она замучит его религией, будет заговаривать о Евангелии и навязывать ему книги. Но, к величайшему его удивлению, она ни разу не заговорила об этом, ни разу даже не предложила ему Евангелия. Он сам попросил его у ней незадолго до своей болезни, и она молча принесла ему книгу... Одна мысль промелькнула в нем: «Разве могут ее убеждения не быть теперь и моими убеждениями? Ее чувства, ее стремления, по крайней мере...».
Мы видим, как любовь, кротость и смирение Сони сдвинули гору, придавившую сердце Раскольникова. И как здесь не заметить связи тридцати копеек, протянутых Соней грешному отцу в начале романа, с Евангелием, которое она молча принесла Раскольникову в эпилоге. Я особенно выделяю цепочку этих двух эпизодов, поскольку они, на мой взгляд, убедительно доказывают неизменность природы Сони Мармеладовой на протяжении всего романа. По этому вопросу у меня состоялась полемика с моим близким другом — священником. Он считает, что надо как бы разделять образ Сони, которая была на панели, с образом Сони, которая, покаявшись, пошла на каторгу за Родионом Раскольниковым. Формально это вроде бы правильно, но по существу, я думаю, не верно. Я полагаю, что образ Сони один и целен, потому что состояние любви к Богу и ближнему, а также глубочайшее покаяние были неотъемлемыми ее дарами изначально. Тело, которое Она отдала на поругание во имя ближних, только обнаружило ее прекрасную душу, нисколько не подвергшуюся растлению. Страшно, когда происходит наоборот. Не случайно же в народе говорят: «Иная девица хуже блудницы».
Меня не перестает удивлять факт, что некоторыми православными авторами, будь то писатели, литературные критики или кто-либо еще, иногда высказывается мнение, что Достоевский, дескать, был недостаточно православным, недостаточно церковным писателем. Совсем недавно в таком духе высказался на страницах «Десятины», например, известный русский литератор Владимир Крупин.
Конечно, если измерять степень церковности количеством слов «Бог» и «Церковь», содержащимися в том или ином тексте, то Федор Михайлович может показаться недостаточно воцерковленным человеком. Да к тому же он еще и курил, и вообще был человеком страстным. Но не будем забывать известную восточную поговорку: если все время твердить слово «халва», во рту не станет слаще. Так и в случае с церковностью: если тот или иной писатель или поэт-песенник насыщают свои тексты словами и понятиями религиозного характера, это вовсе не означает, что вы, читая или слушая их, ощутите присутствие Божие. Зачастую бывает наоборот — подобные произведения своей искусственной и нарочитой религиозностью, своей слащавостью и как бы правильностью вызывают лишь раздражение, а то и полное отторжение. Вспомним, чего боялся Раскольников, попав на каторгу. Величайший дар Федора Михайловича состоит, по-моему, как раз в умении расположить наши чувства и ум к Богу как-то исподволь, незаметно.
Через все произведения Достоевского красной нитью проходит, конечно, тема страдания-сострадания. Достоевский по-настоящему учит человека чувствовать и видеть другого. Он выводит нас за наши оборонительные рубежи и бастионы, заставляет ломать перегородки, под его плечом «дрогнула стена» отчуждения. Федор Михайлович выводит нас, как говорит испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет, из «закрытой комнаты больного, полной зеркал, которые безнадежно возвращают нам наш собственный профиль...».
Достоевский обладает особым даром утешать человека в самые трудные минуты жизни. Многие это испытывали на себе. Парадокс здесь заключается в том, что все сюжеты его романов предельно напряжены, почти все герои пребывают в экстремальном внутреннем состоянии. Кто-то из русских философов назвал Достоевского огненным писателем. И, казалось бы, откуда взяться при чтении его произведений умиротворению и внутренней тишине? А они тем не менее возникают. Каким образом? Как можно пламя гасить огнем? Вот здесь-то и заключена тайна подлинного творчества, и нам ее никогда не понять до конца. Наверное все согласятся с тем, что нет более важного события в жизни человека, чем смерть. Как умереть, как подготовить себя к самому непостижимому факту бытия? Показательна смерть самого Федора Михайловича. Он отошел ко Господу удивительно спокойно и просто, читая Евангелие. Так умирают только люди, которые прошли через глубокое очищающее покаяние. Кончина писателя подтверждает прозорливость великого старца преп. Амвросия Оптинского, который на вопрос, что он думает о Достоевском, сказал всего два слова: «Этот кается». Смерть Федора Михайловича убедительно доказывает верность его жизненной и мировоззренческой позиции и, несомненно, делает для нас его творчество еще более значительным.
В этой связи не могу не вспомнить одно событие из своей жизни. Несколько лет назад умер мой близкий друг В.Н.Чулков, крупный ученый-дефектолог. Это был человек высокой культуры, великолепно знавший и понимавший русскую литературу. Особенно Валера ценил Достоевского. Он знал о своей неизлечимой болезни, знал, что жить ему оставались считанные недели. Так кто же утешал его и готовил к самому главному и последнему мгновению земной жизни? — Достоевский! Буквально за несколько дней до смерти мы говорили в больнице о «Братьях Карамазовых», с которыми он не расставался все последнее время.
Теперь, когда на Божественной Литургии или на панихиде я поминаю раба Божьего Федора, то непременно тут же произношу имя раба Божьего Валерия. Вот так Федор Михайлович Достоевский соединяет людей в Вечности, и потому он всегда будет для меня родным человеком.

Словарь понятий Достоевского и его героев

Тварь я дрожащая или право имею?
"И не деньги, главное, нужны мне были, Соня, когда я убил; не столько деньги нужны были, как другое... Мне другое надо было узнать, другое толкало меня под руки: мне надо было узнать тогда, и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу! Осмелюсь ли нагнуться и взять или нет? Тварь ли я дрожащая или право имею..."
("Преступление и наказание")
Свету ли провалиться, или мне чаю не пить?
"На деле мне надо, знаешь чего: чтоб вы провалились, вот чего! Мне надо спокойствия. Да я за то, чтоб меня не беспокоили, весь свет сейчас же за копейку продам. Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить".
("Записки из подполья")
Могу ли я любить Фалалея?
"Я кричу: дайте мне человека, чтоб я мог любить его, а мне суют Фалалея! Фалалея ли я полюблю? Захочу ли я полюбить Фалалея? Могу ли я, наконец, любить Фалалея, если б даже хотел? Нет; почему нет? Потому что он Фалалей. Почему я не люблю человечества? Потому что все, что ни есть на свете, - Фалалей или похоже на Фалалея!"
("Село Степанчиково и его обитатели")
Идеальная женщина - Татьяна Ларина
"Может быть, Пушкин даже лучше бы сделал, если бы назвал свою поэму именем Татьяны, а не Онегина, ибо бесспорно она главная героиня поэмы...
Я вот как думаю: если бы Татьяна даже стала свободною, если б умер ее старый муж и она овдовела, то и тогда бы она не пошла за Онегиным. Надобно же понимать всю суть этого характера! Ведь она же видит, кто он такой...
(Пушкинская речь 1880 года).
Красота спасет мир
"Господа, - закричал он громко всем, - князь утверждает, что мир спасет красота! А я утверждаю, что у него оттого такие игривые мысли, что он теперь влюблен... Не краснейте, князь, мне вас жалко станет. Какая красота спасет мир?"
("Идиот")
Либерализм не лучше деспотизма
"Либералы, вместо того чтобы стать свободнее, связали себя либерализмом, как веревками. И когда надо высказать свободное мнение, трепещут прежде всего: либерально ли будет? И выкидывают иногда такие либерализмы, что и самому страшному деспотизму, и насилию не придумать".
("Дневник писателя")
Юбилейный год Достоевского позволил приостановить поток суеты и ещё раз задуматься о нём. Что я узнал от Достоевского в далёкой молодости? В христианстве надо быть не с Ферапонтом, а с Зосимой. Стоит помнить об опасной доступности и безотрадности самоубийства, остерегаться кирилловских и ставрогинских пустот. Всеми силами преодолевать семейную карамазовщину. Не забывать о навязчивом присутствии издёрганных женщин-игроков, подобно Настасье Филипповне превращающих судьбу в трэш. Думать о том, почему Запад утратил Иисуса в официальном христианстве, а Россия сохранила его даже в коммунистическом проекте. И главное: даже в самые тяжёлые минуты не считать жизнь мраком и насмешкой, научиться не просто терпеть, а побеждать ропот, недовольство, претензии, бунт – любовью.
Юность далеко, а Фёдор Михайлович в этом ноябре ближе, чем обычно. Сознательно соединяя поэтику и дидактику, скажу о семи уроках Достоевского. В них то, что услышал я. Разумеется, это не значит, что подобных уроков всего семь.
Осторожнее с «маленьким человеком»!
Кто спорит, что Достоевский жалеет униженных, оскорблённых, бесправных и безденежных! Но он же предупреждает о размерах этой вроде бы понятной беды – быть и оставаться «маленьким человеком», почти сладострастно застыть перед виртуальными камерами, снимающими твою неказистую жизнь. Даже обвал Мышкина («Я так запутался…») связан с внутренней рыхлостью, с готовностью проиграть, плыть по течению в собственном аутсайдерстве. В героях «Вечного мужа», «Записок из подполья», «Кроткой» самоуничижение смешивается с агрессией, исключает любые формы равновесия, начинает уничтожать мир. Словно классический объект русской жалости – будь то Мармеладов или иные жертвы «среды» – проснётся Петром Верховенским или Смердяковым. Дидактичен сам эволюционный путь Достоевского: от «Бедных людей» – к «Братьям Карамазовым», в которых присутствие «маленьких» сокращается до минимума. Макар Девушкин со своей Варварой Алексеевной в контексте этого движения к Зосиме и Алёше начинают раздражать – не только неумением жить, но и очевидным талантом разрушить счастье, просто не добраться до него, остаться в риторике протяжённого страдания, констатировать, что они – последние. Победа «Карамазовых» над первым романом Достоевского – это ещё и речь о необходимости художественного богословия, о торжестве сюжетов ада и рая над безнадёжностью «среды». Победа над смертью, которая совершается в «Братьях Карамазовых», важнее признания фатальной зависимости психики от социальных несчастий. Белинский был встречен Достоевским как религиозный учитель и преодолён как искуситель. Революция ради погибших и погибающих соблазнила будущего автора «Бесов». И отступила, потому что революция не воскрешает. Лишь превращает Иисуса в общественного борца или вовсе отказывается от него. Значит, оказывается лишь теоретическим милосердием и железным равнодушием бессердечных стратегов.
Мордасовская дама Марья Александровна страшнее Раскольникова и Ставрогина!
А что если самое точное и мрачное пророчество Достоевского – повесть «Дядюшкин сон»? Кириллов или Иван Карамазов живут в точке встречи Бога и дьявола, падениями своими указывают на присутствие души и бессмертия. Госпожа Москалёва полностью поменяла вертикаль на горизонталь, даже чёрту негде поместиться! Только деньги, расчёт, лицемерие и ежеминутная напористая нелюбовь. Лишь пошлое властолюбие, превращение мужа в тренажёр для ненависти, а дочери – в пешку в выгодной брачной игре. Однажды в тексте Марья Александровна названа «инквизитором». Жизнь ради бытовой пустыни с оазисами собственности, ради готовности сдохнуть полностью после хорошо пожить пугала автора Достоевского больше, чем нечаевщина. От «Дядюшкиного сна» красная линия свободно прочерчивается к рассказу «Бобок»: какова горизонтальная жизнь ради комфортного дозевывания до могилы, таковы и посмертные беседы профукавших жизнь мертвецов! «Здесь вы сгниёте в гробу, и от вас останется шесть медных пуговиц», – изрекает гротескный покойник Клиневич. Он же выдвигает тезис, который сам автор воспринимал как двигатель: «Жизнь и ложь синонимы». Когда многими именно так оформляется наше бытие, загоняется в образы последнего сарказма, литература, формально оставаясь явлением художественного письма, должна стать чем-то иным. Сверхлитературой! Это и «Бесы», и Братья Карамазовы», и «Дневник писателя». Памфлет и публицистика, детективная фабула и богословие, философия истории, проповедь и очерки нравственной жизни, поэтика сложнейших характеров и динамичная сюжетная интрига образуют единство. Конечно, литературное. Но своей тягой к неосредневековому синтезу Достоевский просто взрывает искусство романа, особенно – французского. Масштабные Бальзак и Стендаль, Флобер, Золя и Мопассан остаются как-то внизу. Там, где пишут о страсти к женщинам и деньгам, о культе успешности и зависимости от крови предков. Да, Жюльен Сорель думает о «великом может быть», но как можно встретить Бога во французском романе?
В изощрённой и преувеличенной душевной жизни есть опасность!
Воскрешение Лазаря, воскрешение Христа, как и все новозаветные «воскресительные» цитаты (одна из них – эпиграф к «Карамазовым»), имеют в мире Достоевского определяющее значение. Разумеется, к инверсиям евангельских сюжетов Достоевский склонности не имел. И всё-таки рискну предположить, что чудо в Кане Галилейской, это первое деяние Иисуса по-особому отозвалось в достоевском мире. Словно это превращение воды в вино не ограничилось священными символами и подсказало писателю мысль об исчезновении трезвости. О том, что бочки с Дионисом были опустошены, а брак так и не заключён. Я объясню. Христианство не только светлый ответ, но и трудный вопрос о верном пребывании в нём. Надо пройти между фарисейством и безграничным юродством. Словно в символической Кане, успешно преодолевая лицемерие, упилась вся Русь, принявшая Иисуса как погружение в бездну духовного вина. И часто уж не вынырнешь из неё, потому что даже «Идиот» – разрушение новозаветной Каны, превращение как бы Христа в духовно спившегося со всем окружением Мышкина. Кстати, по слову одного из героев, так и не сумевшего полюбить ни одну из женщин. Весть Достоевского почти всегда и во всём – об опасной, о трагически двойственной опасности душевной жизни. Да, ты не фарисей. Нет! Куда там! Ты – Мармеладов или генерал Иволгин, а, может, Вечный муж. Или Парадоксалист с признанием: «Живая жизнь так придавила меня, что дышать стало трудно». Скорбная смерть простоты – в этой прельстительности глубинных психических начал. Тут и Кроткая, и Алёша с Наташей из «Униженных и оскорблённых». Впрочем, легче назвать тех, кто здесь отсутствует. Кто не рискует погибнуть в специально усиленной сложности внутренних миров.
Преврати игроманию в бескомпромиссный поиск истины, в зависимость от неё!
Страстный интерес Достоевского к духовной игромании у многих вызывает противоречивые чувства, иногда – отчаянное недоумение. С первым из представителей этого состояния ума мы встречаемся ещё в школе. Я – о Раскольникове. «Не убил бы старуху, не дорос бы до Сони и Евангелия», – провокационно изрекают простые души. Словно хотят грубой формулой обозначить траекторию превращения идейного убийцы в нравственную личность. Сейчас не слишком часто вспоминают роман «Игрок», во многом поворотный для жизни Достоевского, в том числе для личной, семейной судьбы. Описав свою чудовищную зависимость от рулетки, гибельный инстинкт уничтожения реальности в казино, Достоевский не скрыл от нас (и тут уж «Игроком» не обойтись) самого трудного шага – как влечение к игре, готовность к риску и полному поражению посылает сигналы в иные сферы. Там, где война с женщиной или за неё, революция со всеми контекстами и самое значимое – борьба за бессмертие, за присутствие Бога в душе и мире. Ещё раз скажу, что изначально не способный к игре «маленький человек» уступает место новым, в разных смыслах зависимым людям. Как прийти к главной метаморфозе, как превратить игроманию частную и денежную в спасительную игру за Русскую идею? Это один из самых болезненных вопросов в мире Достоевского. Словно он уверен, что не тормоз спасается, даже если он весьма приличен и отличается полноценным смирением, а спасается игрок. Страстная душа, которая не обошлась без крупных ставок. Наверное, игрок – не цель, но платформа для последнего движения к высшему статусу. Это есть даже в Алёше Карамазове, не говоря уж о его братьях. Но прежде всего, живёт христианский игрок, азартный искатель спасения в самом Фёдоре Михайловиче.
Не провались в западничество, разоблачай ложных
проповедников и учителей!
Можно и нужно цитировать «Пушкинскую речь»: «всемирная отзывчивость», «всечеловечность», «великая общая гармония», «братство людей». Но преувеличивать и обольщаться движению навстречу не стоит. Запад никогда не простит Достоевскому ряд деяний. Я говорю не столько о географических Европе и Америке, сколько о Западе на территории России. Он всегда саркастичен и жесток. Достоевского и сейчас хотят «разорвать на куски» за русское мессианство и высокую оценку страданий (Чубайс). Делают героем педофилького сюжета, стараются выбросить за пределы разумного и логического мира вместе со всем православием (Невзоров). Недвусмысленно намекают на роль создателя «русского фашизма» (Быков). Фёдор Михайлович окружён своими мрачными героями не только в юбилейный год. Ведь всем творчеством показал, что Россия в пушкинский период настолько выросла, что стала независимой и даже самодостаточной духовной территорией, вполне созрела до учительства, перестала побираться ученичеством. Не простят и ясные слова о предательстве новой Европы, которая сохранила христианскую риторику, но растворила Иисуса в прогрессизме и атеизме, оказалась в авангарде строителей ада на земле, пусть и не всем заметен ад среди действительно ярких витрин и огней. Всё послекаторжное творчество Достоевского посвящено разоблачению ложных учителей. Это и Раскольников с Кирилловым, и Ферапонт с Иваном Карамазовым, и оба Верховенских с Парадоксалистом и Ставрогиным. «Фантастический рассказ» «Сон смешного человека» становится напряжённым воссозданием последствий житейской философии, которая умещается в тезисе «всё равно». Какие там полифония и амбивалентность! Достоевский часто становится субъектом мощнейшего дидактического удара. Как, например, в повести «Село Степанчиково и его обитатели», когда автор уничтожает даже не идею, а псевдоюродивый стиль Фомы Фомича.
Помни о ключевых фигурах всемирного сюжета!
Стоит ли в час праздника умничать и бросаться концепциями? К тому же хотел сказать, что многие интеллектуалы давно утратили доступ к Достоевскому изначальному, потому что у ворот его дома прочно стоит Михаил Бахтин. Неоднократно встречал хороших филологов, которые начинали разговор о Фёдоре Михайловиче, и очень быстро оказывались в плену у «амбивалентности» и «карнавальности», «полифонии», «диалогизме» и, конечно, «мениппеи». Сильный гуманитарий – опасный посредник в общении читателя с писателем. Может подавить и подчинить. Бахтинский Достоевский настолько нравится Западу и постмодерну, что стоит быть внимательным при высокопрофессиональной замене дидактики и проповеди на поэтику. … И всё же сам падаю в теорию. С годами мой Достоевский всё чаще говорит о том, что в его мире самое важное происходит между тремя фигурами. Во-первых, это русский Христос. Он же Дон Кихот, переросший границы романа Сервантеса. Здесь свет, любовь, Бог, вечная жизнь, способность донести крест до воскресения. Тут Алёша и, наверное, Мышкин, рассказчик в финале «Сна смешного человека», сам автор во многих повествовательных стратегиях. Во-вторых, это Инквизитор. Он же Гамлет, особый принц датский, который готов разрушать внутри и крушить во внешнем – несовершенном, тленном – мире, на словах обещая его собирание – то в революции «Бесов», то в системном фарисействе «Карамазовых», то в наполеонстве «Преступления и наказания». Инквизиторствующим Гамлетом предстаёт не только Иван Карамазов, но и Раскольников, по-разному – Кириллов, Ставрогин, Пётр Верховенский. В этой же агрессивной, антихристовой пустоте пребывают герой «Записок из подполья», старец Ферапонт, рассказчик в «Кроткой», несчастный Ипполит, Свидригайлов здесь же. И, наконец, третья фигура – Женщина! Она же – Дионис; точнее, мечущаяся между Христом и дионисийством душа, которая задавала Достоевскому больше вопросов, чем Христос и Гамлет вместе взятые. Христос может поцеловать Инквизитора, Алёша – Ивана. Есть, конечно, и Соня, и Дуня, и невеста Алёши, есть…. ещё кто-то есть. Но кто спасёт Женщину? Кто укротит дионисизм – русский и гендерный одновременно? Тут не может быть окончательного ответа. Лишь интрига – во взаимодействии Христа-Кихота, Инквизитора-Гамлета и Женщины-Диониса, ставших русской судьбой.
Прими и выдержи своё страдание, говори в нём с Богом!
Тексты текстами, герои героями, однако несомненным уроком Достоевского является героизм его жизненного пути. Это тот случай, когда сюжет собственного существования претендует на статус главного произведения. Да, это преувеличение – при его-то Пятикнижии. Но всё-равно, контекст, пространство прояснения литературных фабул и образов – потрясающие. Относительно раннее сиротство, эпилепсия, сопутствующие недуги. Усвоенная в личном мученичестве религия революции, последовавшие за ней смертельный приговор и каторга; бедность, тяжёлые зависимости – то от Белинского, то от женщин. И уже большие психологические проблемы в первом браке с Марией Исаевой, необходимость тянуть на себе – временами почти безденежном – хамовитого пасынка и семью рано умершего брата. Рулетка, набросившаяся на писателя словно некий алкоголизм в последней стадии, когда возврат к нормальности да и простое выживание невозможны. Мучения от издателей, потеря едва родившейся дочери, смерть трёхлетнего сына. Конечно, можно, вести теоретическую речь о том, что именно страдание питает гения. Ну а практически, он должен был погибнуть, не вынести столь разнообразно тяжёлый груз, пасть под болезнями и обстоятельствами. Подвиг Достоевского – в трагически волевом освоении персонального страдания как сюжета, открывающего свет, спасение и творчество. Именно поэтому Русская идея для Достоевского не абстракция и не знамя, а высокая трагедия, случившаяся именно с ним самим.
Всё выдержал, победил врагов в самых разных временах, создал – необходимое.

(исп м-лы СМИ; А.Самохина; Священника Александра Шумского; А. Татаринова;"РГ" и др.).

Над выпуском работали:
военкоры юнармейского медиацентра, отряда военкоров «ФЕНИКС» им. Адмирала П.С. Нахимова, «МС ДИНАСТИЯ» МЦ МАОУ СОШ 135 :
Кирилл Ерохин начальник штаба отряда, капитан морского клуба, кавалер юбилейного знака «5 лет ЮНАРМИИ»;
Даша Никонова, старпом, редактор э/газеты «Школьные Новости»;
Ответственный редактор выпуска:
Милана Путина — юнармеец, военкор, гл. редактор клуба «Школьные Новости»;
Арина Кожевникова — нач. исторического музейного клуба;
тьютор — военкор юнармейского отряда военкоров «ФЕНИКС» им. Адмирала П.С. Нахимова «МС ДИНАСТИЯ» МЦ МАОУ СОШ 135
Куляпин Александр Сергеевич, рекордсмен Книги рекордов Гиннесса, кавалер медали «Потомству пример».